ЗМЕЙ ГОРЮНЫЧ И НИКИТА ЦАРЕВИЧ
Ой, ты гой еси добрый молодец,
Звать Никитою, свет Царевичем.
Вот собрался он счастия искать,
Посмотреть на страны на дальние,
Да себя показать, коли сложится.
Ну и удаль свою богатырскую
Попытать хотел добрый молодец.
Оседлав коня белогривого,
Сунул в ножны меч, ногу в стремя он
И помчался тропою извилистой
К своей цели покамест призрачной.
Долго ль, коротко – знает ворон лишь,
Но леса миновав дремучие,
Сквозь болота пройдя тягучие,
Да и гор великое множество
Стороной обскакав или поверху,
В поле выехал добрый молодец.
В чистом поле том камень видит он,
Три дорожки от камня тянутся,
А на камне слова начертаны:
«Как направо пойдешь –
Смерть найдешь свою,
Коль налево пойдешь – сгинешь тот же час,
Прямо двинешься – все одно помрешь».
Призадумался свет Никитушка:
«Ехать вправо ли? Ехать влево ли?
Или, может быть, прямо двинуться?»
Но десятка он был не робкого,
Думать подолгу отродясь не мог,
И решил он, что вправо двинется.
Почему так решил – незнаемо.
Долго ль коротко мчался полем он,
Но к горе его привела тропа.
Застилала свет та гора ему.
Хоть и можно бы обойти ее,
Да не шел герой обходным путем!
И решил Никита, подумамши,
Гору поверху переехати.
Слово сказано – дело сделано,
Въехал на гору и по ней помчал,
Только вдруг гора та великая
Закачалася, взволновалася,
Дыбом вздыбилась – будто выросла,
И слетел с нее свет Никитушка,
Оземь грянулся – и без сил лежит,
Как душа еще в теле теплится.
Полежал он так, а в себя пришел –
Посмотреть решил он на гору ту.
Глянул вверх, да тут и забылся вновь,
Ибо вовсе то не гора была,
Это чудище Змей Горюныч был.
Говорит ему свет Никитушка:
– Ах ты, чудище окаянное,
Выходи-ка ты биться битвою,
Не на жизнь – на смерть биться будем мы!
И булатный меч он свой выхватил.
А Горюныч Змей дал ответ такой:
– Это же я куда выходить-то должен? Мне и здесь неплохо лежится… А вот ты ежели ножичком размахивать надумал, ты, ей-богу, осторожнее, а не то, неровен час, меня ли поранишь, сам поранишься. И что за привычка, в самом деле, на лошадях по драконам скакать – я вам что, понимаешь, стерня что ли? Езжай с миром, мил человек, я вона тебе даже дорогу уступлю. А что на камне написано, мол, смерть найдешь – так это я чтобы не беспокоили.
Повернулся Змей боком к всаднику,
От души зевнул и забылся сном.
Растерялся тут свет Никитушка –
Где же видано, где же слыхано,
Чтобы Змей от боя отспорился?
Постоял герой, призадумавшись.
«Позволять нельзя окаянному,
Змей Горюнычу подколодному,
На пути лежать и людей стращать».
И к врагу он вновь подбирается,
Одолеть ему змея надобно,
Чтобы славу себе на века стяжать!
Взял копье свое смертоносное,
Разогнал коня и помчался в бой.
И с размаху тут он метнул копье,
Прямо в нос попал окаянному!
Оттого-то Змей и чихнул тогда,
Так чихнул злодей, что Царевича
Отнесло версты за четыре аж!
Встала пыль столбом – не видать ни зги.
Долго ль коротко – улеглася пыль,
С ней и гнев улегся Царевича.
«Пусть лежит себе Чудо-Юдище,
Позже с ним еще поквитаюсь я».
Так он думал и к камню серому,
Придорожному воротился он.
«Вправо пробовал, ехать влево ли?
Или прямо лежит дороженька?»
Пораздумал и прямо двинулся.
Поскакал вперед – там темным-темно.
То пещера пред ним огромная.
Въехал он и кричит во тьму:
– Если есть здесь кто – так откликнися!
Коли дева ты – буду муж тебе,
Коли хлопец тут – станешь братом мне.
Только слышит он – будто гром гремит.
Из пещеры Никита выехал,
И смекнул тогда – то не гром гремел,
То Горюныч Змей речь держал свою:
– Слушай, я же тебе русским языком сказал – езжай себе с миром! Нет, он вернулся и ну мне в задницу орать! Да нету у меня там родственников твоих. Ох, одолел, окаянный…
Глубоко вздохнул тут трехглавый Змей
Головами по очередности,
Почесал в боку и опять прилег,
Но уже на другую сторону.
Развернул коня и Царевич наш,
К валуну тому придорожному
Прискакал опять и теперь решил,
Что сейчас-то налево двинется.
Проскакав с версту, добрый молодец
Пред стеной предстал пред черною,
В обе стороны – сколько хватит глаз
Та черна стена простирается.
И смекнул тогда свет Никитушка,
Что стена пред очи представшая,
Не иначе как крепость вражия,
То ли прусская, то ль татарская.
Разогнал коня добрый молодец,
И с мечом на ту стену бросился.
Он рубил ее, он кромсал ее,
Но стена стояла прочнехонько…
Но вонзил он меч – да по рукоять!
И услышал вновь свет Никитушка:
– Ну, ты как пес шелудивый, ей-богу! Чего ты теперь в спине ковыряесся? Али потерял чего? Ужо дашь ли ты мне покою нынче?
Тут не выдержал добрый молодец, –
Крикнул окриком богатырским он:
– Ах, ты чудище окаянное!
Разлеглось себе посреди дорог –
Ни пройти, ни объехать гадину!
Ну-ка, лютый змей, выходи на бой!
Черной кровью твоей проклятою
Напою сейчас я сыру землю!
На что змей тогда отвечал ему:
– Эк ты ругаться-то выучился! Ста лет еще не живет, а матерится уже как всамделишный. Слышь, ты, как тебя там… Я вот дуну сейчас, и ты унесёсся отсюда не в тридевятое царство, а в самое что ни на есть сороковое.
И схватил тогда окаянный змей
За кольчугу Никиту славного,
Взял за шиворот головой одной,
И к другой своей преподнес башке.
– Ну, что теперь скажешь? Что ты барахтаешься? Да не дотянешься своим ножиком – не маши зря. В общем, как я понял, ты от меня все равно не отстанешь – рассказывай, кто такой и куда путь держишь?
Видит наш герой – делать нечего,
И повел тогда он рассказ такой:
– Звать Никитой меня Царевичем,
Путь держу я свой в края дальние.
Там хотел я в боях прославиться.
– Угу. – Змей понимающе кивнул двумя из трех голов. – Понимаю. А зачем?
И на то тогда отвечал герой:
– А хотел я в боях прославиться,
Чтобы много лет на устах у всех
Моё имя звучало славное.
– А дальше что? Ну, позвучало оно много лет, и? Тебе-то какая разница? Если ты уже сгинул в земле сырой… Тьфу, ты! Тоже стихами заговорил. Не знал, что это заразное. – Горюныч почесал задней лапой за ухом левой головы. – Ага… О чем я? Так вот… Если ты, скажем, погиб в бою – кто-то получше с ножичком управился – какая тебе разница, сколько лет твое имя будут костерить?
– Не понять тебе окаянному,
Что родня моя, сыновья мои
Будут с гордостью небывалою
Вспоминать всегда своего отца!
– Стоп, с этого места помедленнее… У тебя что, дети есть? Правильно, нету. Так кто тебя вспоминать будет? И потом опять… А и были бы они, сыновья-то, – ну повспоминали, поохали, поахали, цветочки на могилку поносили бы – тебе-то с того какова радость?
– Не погиб бы я во честном бою!
Победив врага, воротился бы!
А с собой привез поперек седла
Я б красавицу несказанную…
– Ага… Понятно… Это уже что-то определенное. Ну год бы ты «я б красавицу несказанную…», ну два… поперек седла… Но потом надоела бы! Да не крути ты головой, надоела бы все равно! И ты за другой красавицей засобирался бы… Потом за третьей… Потом все бы осточертели – но счастье-то тут при чем? Только боли головной стяжал бы да временных радостей.
Говорит тогда, свет Никитушка:
– Семью заведу…
– Фу ты, ну ты… А ты оказывается и нормально говорить можешь?! Семью заведешь? Докажешь пошлую истину, что смысл жизни в продолжении рода? Состаритесь вместе, сыновья дерзить начнут, внуки писать на коленки – вот счастье-то! И потом… Ну для этой-то радости бытовой на кой ляд тебе в неведомые страны скакать и ранения получать? Между прочим, – Змей, наконец, поставил Царевича на землю и продолжил, понизив голос, – есть ранения плохо совместимые с семейной жизнью.
– А богатства стяжать? Чем ни достойная цель? – предложил Никита.
– На! Бери сколько хочешь! – Змей чуть приподнял хвост и взору открылись сундуки, набитые золотом. Думаешь, это вот: «кушать на парче, спать на золоте…» или наоборот – принесет счастье? Ни черта подобного! Приедаются они, парча эта с золотом, и уже не замечаешь их. Остается один в них смысл – перед другими достатком хвастаться. Может, в этом обретешь счастье и смысл существования? Лично мне маловато будет. Я ведь недаром на камне-то написал: куда ни двинься – всюду смерть… – Он вздохнул. – Все наши пути смертью кончаются. А значит и ценности все – временные. Так-то. Подумай лучше о том, что вечно, что ни рождалось и не помрет.
Так сказал Змей Горюныч, грустно взглянул на Никиту сразу тремя парами глаз, повернулся на другой бок и вновь захрапел.
«Вона как, – подумал Никита. – Прав ведь Змей подколодный. На что оно всё это нужно? Игрушки да погремушки…»
Сел Никита на коня и поскакал туда, откуда приехал.
Что с ним стало потом – неведомо… Ой, извините… В общем, дальнейшая судьба Никиты Царевича неизвестна. Одни злые языки говорили, что спился; другие, не столь злые, уверяли, что в монастырь подался; а третьи клялись и божились, что видели его в горах Гималайских – сидел, мол, в пещере, весь в себя погруженный. Не можем эти версии ни подтвердить, ни опровергнуть, зато точно знаем, что Змей Горюныч так и лежит, где лежал, как и камень тот придорожный. И скольких ещё богатырей Горюныч с пути свернул – незнаемо.
Январь 2009 г. (ред. май 2025)