В поисках гармонии.

Федор был человеком необщительным и довольно мрачным. Было он худ, жилист и волосат. Пил нередко и помногу. Художник, в общем. Лет ему было чуть больше сорока.

Федор искал гармонию. Во всем. И если в чем-то ловил, как ему казалось, ее проблеск, тотчас пытался передать в картине. Что, как он считал, ему никогда не удавалось. Но иначе считали поклонники его творчества. Однако, деньги никогда не задерживались в кошельке Федора – или сразу же пропивались, или отсылались бывшей жене, или тратились на покупку холстов и красок. Поэтому, популярность его картин не отражалась в быту: в комнате стоял до кратеров продавленный диван, обитый дешевой бордовой материей; телевизор был одной из первых попыток СССР получить цветное изображение; а рычащий и дребезжащий, как танк времен Первой мировой, холодильник «Полюс» неделями хранил в своем подледеневшем чреве полупустую банку заплесневелых огурцов либо твердый, как каменный уголь, кусок сыра.

Было начало девятого вечера, когда в дверь позвонили... Федор в трико и рваной майке сидел на кухне возле кружки остывающего чая и блуждал мыслью по подкопченной кухонной стене... Федор размышлял: пойти ли к соседке Люде, которая звала на горячие пирожки, или все-таки лень. Но водка кончилась, деньги тоже, настроения работать не было, и он склонялся к тому, чтобы навестить Люду, пирожки которой и вправду были всегда горячие и отзывчивые. Кроме того, у нее всегда имелось, что выпить.

Федор с утра был не в настроении. Утром он пришел на побережье писать рассвет солнца. Легкий, серебристый туман, оставляя росы, стремительно скользил к морю и дальше – к горизонту, а за полупрозрачным шлейфом открывалась утренняя нагота Крыма. Было тихо, недвижимо, только одинокий гудок парохода словно подчеркнул окружающую тишину. Федор принялся делать наброски: сначала бухту с контурами мелких и крупных судов, потом горизонт, светило, скалы.. А когда перешел к морю, стремительная кисть замерла... По центру создаваемой композиции расплывалось крупное пятно машинного масла. Вдохновение сдуло вместе с остатками серебристого тумана – эта клякса будто бы издевалась, надругалась над божественной чистотой утра.

Федор еще пару часов прилежно работал, стараясь не обращать внимания на треклятое пятно, но вдохновения было не вернуть – остались мастерство и скука. Придя домой, он первым делом допил остатки водки, закусил подсохшим хлебом с задубевшим сервелатом и лег спать среди бела дня.

Проснувшись ближе к вечеру от голодных воплей озверевшего Васьки, Федор вновь было пробовал работать, но малоуспешно. Ему вспомнилось у Пушкина: «Беру перо, сижу, насильно вырываю у музы дремлющей несвязные слова...» Сильно болела голова, а значит, надо принять либо еще двести грамм, либо аспирин. Ни того, ни другого у Федора не было. Как и денег. Но главное, что мешало сосредоточиться, – масляное пятно, которое оставило свой тягучий, грязный след на вдохновении художника, да и на всём, так прекрасно начавшемся, дне.

Именно в момент внутренней борьбы Федора между желанием присосаться не к женским прелестям, а к самогону Люды – с одной стороны, и ленью – с другой, в дверь позвонили.

На пороге стоял высокий, молодой господин лет двадцати пяти. Федор – взглядом художника – сразу отметил его золотистую шевелюру и длинный бежевый плащ.

Неожиданные гости заявлялись часто – как правило, заказчики или покупатели картин. Потому Федор сразу мрачновато спросил:

– Если хотели что-нибудь купить, сейчас готовых нет.

– Я бы, наверное, хотел сделать заказ… – неуверенно возразил гость. – Если, конечно, можно.

Голос посетителя был мягок, почти женственен.

«Сейчас, скорее всего, закажет портрет своей телки… Еще и с фотографии, поди. Типа, на годовщину свадьбы или другое такое», – устало подумал Федор. Но отказывать нельзя – финансы пели уже не романсы, а целые оратории.

Федор не повел посетителя в ту самую гостиную с продавленным диваном, которая, по-совместительству, работала мастерской – предпочитал скрывать наброски от посторонних. Гостей принимал в кухне.

– Чаю? – бросил он через плечо, проходя вперед.

– Спасибо… хм… не откажусь.

– Выпить не предлагаю, – нечего, – посетовал Федор.

– Может, вы сами хотели бы выпить? – Вдруг спросил гость. – Я бы мог принести.

Приличия требовали от Федора немедленного отказа, но похмелье имело другое мнение. Победили приличия.

– Так, вроде бы, не принято, – сказал он. – Отправлять гостя за выпивкой. Да и денег нет. Давайте к делу. Вы хотели заказать картину? Какого рода?

– Поверьте, мне это доставит лишь удовольствие, – в чопорной манере былых аристократов сообщил посетитель. – А деньги есть у меня. Тем более, я все равно хотел оставить задаток! – Неожиданно радостно выпалил он, будто придумал только что.

Молодой человек полез во внутренний карман плаща и вытащил из кошелька крупную банкноту. Какое-то время с интересом ее рассматривал, словно увидел впервые, потом протянул художнику.

– Столько хватит? – спросил.

Федора не пришлось уговаривать. Он взял деньги, поставил перед гостем обещанную чашку с чаем, заваренным прямо в ней, накинул пиджак и покинул квартиру.

«В самом деле, - думал он дорогой к ночному ларьку, – почему я должен канителиться с этим молокососом? Деньги же по-любому отработаю».

Трети выданной суммы Федору хватило, чтобы купить поллитру водки, пару тетрапаков с соком и разной закуски.

Когда художник вернулся, плащ гостя уже висел на вешалке, а сам он, в светлом свитере и каких-то нарочито модных, выцветших джинсах пил чай на кухне. Молодой человек принял у Федора пакет со снедью и помог накрыть на стол.

Наконец, сыр и колбаса нарезаны, соки и банка с маринованными помидорами открыты, водка разлита по стаканам.

– Как тебя зовут, – спросил Федор, неожиданно для себя начав тыкать.

• Я? Меня? – почему-то растерялся гость, – а я – Саша! Да, Саша я, – также как ранее банкноту, он будто бы мгновение изучал, вслушиваясь, собственное имя.

• Отлично, Саша. – Федор на чужие странности внимания не обращал, сам не без них. – Давай за знакомство.

Они чокнулись, при этом Саша чуть облил манжету свитера. Выпили. Федор принялся сразу снова наполнять стаканы, и не увидел, что его собутыльник, с трудом проглотив алкоголь, смотрит на Федора испуганными, покрасневшими глазами. К счастью для гостя, хозяин, плеснув в стаканы, занялся вылавливанием помидора из банки. Саша выдохнул и принялся закусывать с таким рвением, что могло показаться, будто он чертовски голоден.

Выпили по второй, но на этот раз гость лишь пригубил.

• Что же ты, Саша, молодой, здоровый, а не допиваешь? – спросил Федор, хитро взглянув на гостя.

• А мне пока хватит, – опять почему-то радостно сообщил молодой человек и закашлялся.

Федор не отличался общительностью даже во время пьянок, но тут его будто прорвало.

– … а там пятно, понимаешь?! – Жаловался он. – Масляное! Будто бы… клякса. И всё! Вдохновение фьють! Не могу писа́ть!

Саша, сложив руки на столе, очень походил на внимательного школьника. Он участливо кивал.

– Ладно, всяко бывает, – махнул рукой Федор. – Что за картину-то хотел?

– Я? – Снова растерялся гость. – Пейзаж хотел. Да, пейзаж.

– Сейчас готовых нету, – деловым тоном заявил Федор, хрумкая огурцом после третьего стопаря, – только тот, о котором тебе сейчас рассказал. Посмотрим, как пойдет. А вообще какой видик-то хотел? Или там, в каких тонах? Пейзажки-то редко заказывают. Чаще портреты.

– А любой, – сообщил новый знакомый. – Какой будет. Лишь бы вашей кисти…

– Слышь, давай на ты?

– Ладно, – Саша закрепил согласие еще и кивком.

Водка кончилась быстро, а настроение только началось. Федор вытащил из кармана сдачу и приценился.

– Хотите еще выпить? – догадался Саша.

– Да, только знаешь, что? Лень бегать. Пошли в ночной клуб? Тут неподалеку.

Никогда, никогда ранее Федор не напивался с новым клиентом в первый же день знакомства. Тем более, никогда не таскал по злачным местам.

– Хорошо, – быстро согласился Саша. – Только давайте я вам, то есть тебе, сразу отдам деньги за картину. Чтоб ты чувствовал себя свободнее.

– О как! Договорились, – кивнул Федор. – Я тебе потом большую скидку сделаю. Расписку дать?

– Не надо расписки. Сколько вы обычно берете за картину?

– Зависит от размера и художественной ценности, – глубокомысленно заявил Федор, – но, в среднем, пятьдесят тысяч.

Он почти не соврал – у художника действительно было несколько клиентов, покупавших картины за подобные суммы.

– Отлично. Вот, возьми. – Саша вынул из кошельку нужную сумму, еще раз тщательно пересчитал, и протянул Федору.

– Я же сказал – тебе со скидкой! – И попытался вернуть часть банкнот, но гость наотрез отказался.

В клубе было людно и накурено – пятница. Художник, конечно, не пошел в заведение в рваных трениках – теперь он был в белых кроссовках, черных джинсах, футболке с изображением чего-то пиратского и темно-синем замшевом пиджаке. Федор, как завсегдатай, здоровался с каждым вторым. Кивнул бармену и тот сразу же плеснул в стаканчик виски и выставил на стойку, присовокупив блюдце с орешками.

Саша выглядел не только растерянным, но даже обреченным. Он присел на крутящийся стул возле стойки и настороженно озирался. От виски отказался, ограничился пивом.

Федор же чувствовал себя, как рыба в воде – лениво флиртовал с какими-то дамами, спорил о творчестве со знакомцами, время от времени отлучался в туалет и выходил оттуда все более веселым. Саша отметил странную привычку Федора после посещения туалета почесывать нос. В клубе художник и заказчик общались немного – будто были старыми знакомыми и все важное давно сказали друг другу.

Позже виски все-таки оказался в стакане Саши, но путь к этому напитку был тернист: после пива два коктейля «Бэ-пятьдесят два» (за знакомство с другом Федора — тоже художником), затем два джин-тоника (перевести дыхание после танцпола), и лишь потом, наконец, виски.

Саша проснулся в чужой квартире. Навязчивый луч солнца, пронзая домашнюю пыль, часам к десяти дотянулся-таки до помятого лица молодого человека. Тот сначала старался не обращать внимания, но, наконец, сдался и открыл глаза. Сел и огляделся. Выяснилось, что он провел остаток ночи на том самом продавленном диване. Дверь в маленькую спальню была приоткрыта, и молодой человек заметил разбросанную по ее полу одежду, в том числе женскую.

Саша направился в ванную. Голова слегка побаливала, но меньше, чем можно было ожидать. Кроме того, он чувствовал легкий алкогольный флер – будто победа организма над промилями еще не стала окончательной, но уже была неизбежной. В том, что этой победе не суждено сбыться, молодой человек убедился, когда вошел в кухню.

Федор сидел за чисто вытертым столом и с аппетитом завтракал. На Сашино «доброе утро» ответом стало невразумительно мычание сквозь набитый рот. Мычание тоже носило приветственный оттенок. Следом Саше был протянут стакан с водкой, а рукой угощающе указано на тарелки с закуской. Будто подражая известному советскому плакату, Саша решительно простер ладонь в останавливающем жесте. Федор, не считая нужным пользоваться связками, поставил стакан, погрозил пальцем и им же постучал себе по виску. Набор жестов молодой человек трактовал как призыв к опохмелению, дабы не болела голова.

Он сел на табуретку и, с сомнением глядя на искусителя, преподнес стакан к носу, брезгливо принюхался, а потом, корчась, осушил. С другой стороны стола последовал одобряющий жест в виде большого пальца.

Только теперь в голове молодого человека стали всплывать не то, чтобы подробности, а отдельные кадры вчерашней вечеринки... Пятна дискотечного света, буханье музыки, женские лица... Кажется, он с кем-то целовался... Вот он просыпается на лавочке в сквере. Вот его берут под руки Федор и одна из посетительниц ночного клуба, и вместе ведут куда-то. Вот опять обшарпанная кухня художника. Унитаз прямо перед лицом.

«Вот почему мне не так плохо, как могло бы быть. Ночью, очевидно, меня вывернуло наизнанку. Стыдно. Даже позорно», – подумал Саша и поморщился.

Новый день не сильно отличался от предыдущего, только на этот раз загул начался с утра, а список посещенных заведений был много длиннее... Вечер завершился купанием голышом в окружении собутыльниц и кухонным пением под гитару. Но на этот раз Саша держался молодцом. Он будто второй Терминатор в финале фильма получил откуда-то дополнительную силу, а вместе с ней устойчивость к алкоголю. Поэтому, несмотря на фейерверк напитков, оставался в хорошей форме и лишь румянец выдавал его причастность к возлияниям.

Утром следующего дня Саша, сидя на кухне, разговаривал сам с собой. Так это выглядело.

– Доклад готов. Пролонгация кажется абсолютно излишней. Бессмысленная трата времени и здоровья.

Потом молодой человек с минуту молчал, будто выслушивая ответ, хотя рядом не было ни собеседника, ни телефона. И вновь заговорил негромко:

– Вердикт понятен. Приступаю к исполнению.

Саша налил из под крана стакан воды, выпил, вздохнул и, будто бы решившись, направился в спальню Федора.

Постель художника была пуста, что, как могло показаться, несколько удивило молодого человека. Он обулся, накинул плащ и вышел в крымское утро.

Молодой человек уверенно шел к побережью. И чем больше сокращалось расстояние между Сашей и Федором, тем хуже становилось художнику.

Когда Саша пришел, Федор уже едва держался на ногах, но, левой рукой накрыв область сердца, правой держал кисть, продолжая писать.

– Я пришел попрощаться, – сказал молодой человек.

Федор осторожно повернулся и сдавленно произнес:

– А, это ты? Привет. Что-то сердце слегка прихватило... Когда придешь за картиной? Днями будет готова. Может, даже сегодня.

– Вряд ли ты ее закончишь, Федор. Я пришел попрощаться, потому что ты уходишь, – сказал тот, кто назвался Сашей.

– В каком смысле? – художник уже вновь погрузился в творчество.

– Ты умираешь, Федор. Обширный инфаркт. Он уже начался. У тебя остались минуты.

Повисла пауза, но писать Федор не прекращал. Наконец, еле слышно произнес:

– Я сразу понял, что ты какой-то особенный. Странный какой-то... Экстрасенс, что ли? Ох… – Федор помолчал, переводя дыхание. – С чего ты решил, что у меня инфаркт?

«Саша» ничего не ответил. Он рассматривал, уже почти готовую, картину.

Большую часть пейзажа занимало нежное, голубое небо с клочками легких облаков. Но вдали, за горизонтам, небо было хмурым, грозовым. По бокам пейзажа, неотчетливо видимые сквозь легкий морской туман, просматривались скалы – величественные, таинственные великаны. По сравнению с ними сгрудившиеся яхты, ялы, катамараны и даже корабли смотрелись беззащитно и почти жалко. Они чем-то походили на суетливых людей, сбившихся в кучу – символ мимолетности на фоне незыблемости. А главным героем картины стала лужа машинного масла – в ней отражались нависающие скалы и пока еще очень далекие, но сгущающиеся тучи. Эта лужа – словно дополнительный портал в приближающееся ненастье.

Все это было исполнено в стиле импрессионизма – легко и непринужденно, без повторных мазков.

«Саша», не отрываясь, смотрел на картину. Федор, наконец, выронил кисть и опустился на землю. Он дышал глубоко, с сипом, и теперь уже обеими руками держался за сердце.

– Это... Прекрасно... – не сводя глаз с картины, произнес «Саша».

– Да? – хрипло переспросил Федор, – там еще надо... чуть-чуть... Но я рад, что понравилась. Ты прав: закончить не успею. Забирай так.

– Успеешь, – вдруг сказал «Саша» и только тогда повернулся к Федору, сидящему на куцей траве.

Федор почувствовал, что его немного отпустило – боль перестала быть пронзительной, стало легче дышать.

– Так это ты... устроил? – Федор был поражен догадкой.

Молодой человек не ответил. Протянул руку и помог Федору подняться. Тот уже почти совсем не чувствовал боли – лишь по-прежнему не мог вздохнуть полной грудью.

– Кто ты? – спросил Федор.

– Твой Ангел Хранитель, – был ответ.

Федор недоверчиво улыбнулся.

– Что ж ты меня чуть не убил, ангел? Ты же должен меня беречь и охранять.

– Должен. И охраняю. Но в первую очередь, твою душу, а не тело. И мне показалось, что именно она в опасности.

Он еще раз посмотрел на картину, потом в глаза художнику, повернулся и решительно направился к лесу. Но до того, как скрыться из глаз, остановился, обернулся и произнес:

– Ты пережил второе рождение, Федор. Не разбазарь этот подарок. Живи, пока рисуешь.

Несмотря на то, что «Саша» был уже далеко, в добрых двадцати шагах, его тихий и спокойной голос звучал так, будто ангел стоял рядом с Федором.

«Эта лужа машинного масла, как грязь и грех в жизни Федора. Кажется, они портят картину, но они – лишь часть гармонии. Без них не будет шедевра», – думал «Саша» перед тем, как исчезнуть, не дойдя до леса нескольких шагов.

Следующая картина Федора называлась «Исчезающий ангел».

1998 (ред. 2025).